НИЧТО, ВКЛЮЧАЯ ПАДЕЖИ, СКЛОНИТЬ НЕ МОЖЕТ КОВАЛЬДЖИ!

Осенним вечером восьмидесятого года в моей квартире раздался довольно странный телефонный звонок. Как впоследствии оказалось, немало определивший не только в моей жизни, но и в жизни целого поколения московского литературного андеграунда...
- Здравствуйте, - строгим партийным голосом сказала трубка. - Вы староста студии Ковальджи, одной из организованных Союзом писателей и горкомом комсомола во исполнение постановления ЦК КПСС об усилении работы с творческой молодежью, и должны явиться на первое занятие, которое состоится тогда-то и тогда-то там-то и там-то.
Только бы меня и видели тогда-то и тогда-то там-то и там-то, если бы не расслышанное среди номенклатурных аббревиатур имя Кирилла Ковальджи.
Надо сказать, что известный и вполне респектабельный литератор Кирилл Владимирович Ковальджи, поэт, переводчик, а заодно и заведующий критикой в заматеревшей "Юности", чья девственная эмблема уже и не пыталась кого-либо обмануть, испытывал трудно объяснимую в то время, весьма опасную и даже отчасти подсудную тягу к тому, что годы спустя критика назовет московским андеграундом, параллельной культурой, новой волной, а потом и вовсе постмодернизмом.
Он хорошо знал и ценил не имевшую по тем временам права не то что на поддержку, но и на самое существование нищую московскую поэтическую плеяду дворников, сторожей, лифтеров, как мог всем помогал (замечу: и материально).
Все созданные тогда по велению ЦК студии были собраны вроде бы вполне демократично: на конкурсной основе. Об их судьбе история умалчивает. И только одна студия - студия Ковальджи - была сформирована совершенно недемократическим путем, без всяких экивоков, конкурсов и отборов. Кирилл Ковальджи попросту продиктовал все наши никому тогда не ведомые имена и сказал: вот это и будет моя студия. Вот эти имена, сегодня вошедшие во все антологии и даже хрестоматии: Иван Жданов (недавняя премия Аполлона Григорьева), Александр Еременко (легендарный "Король поэтов" восьмидесятых), Юрий Арабов (премия последнего Каннского кинофестиваля за лучший киносценарий), Нина Искренко (Нина умерла пять лет назад, теперь каждый год выходят ее книги - у нас и в США, проходит поэтический фестиваль ее имени), Алексей Парщиков (наш стенфордский магистр искусств, переведенный на двунадесять языков), Владимир Тучков (номинант последних то ли Букеров, то ли Антибукеров), а еще Виктор Коркия, Марк Шатуновский, Владимир Друк, всех имен и регалий и не перечислишь. Да еще приезжали такие же ошалелые поэты из Одессы, Киева, Тамбова, Виталий Кальпиди из Перми, Аркадий Драгомощенко из Питера... Непечатное поколение, абсолютно свободное от условностей соцреализма в штатском.
Меж тем - все миновало, молодость прошла. Прошла вместе с ощущением общности пути. У каждого давно свои книги, свои вечера, свои премии, своя судьба. Осталось одно: мы всё еще с интересом и пристрастием слушаем и читаем друг друга, да иногда выступаем вместе, как в прошлом году в Большом зале Политехнического. Да еще с благодарностью вспоминаем молодые наши годы и неизменно мудрого Кирилла Ковальджи, прикрывавшего своим авторитетом и олимпийским спокойствием всю нашу чумовую поэтическую вольницу.
Кириллу Ковальджи исполняется семьдесят лет. В субботу 18 марта будет вечер в ЦДЛ.
Помимо стихов и статей, у Кирилла Ковальджи есть автобиографический роман - "Свеча на ветру". Под романом стоят даты: 1966-1970, 1980, 1994. Получается, что в разные, но равнознаменательные моменты нашей бурной истории Ковальджи неизменно обращался к своему детству в мифической захолустной Бессарабии, про которую до его книги был достоверно известен только тот хрестоматийный факт, что цыгане шумною толпой по ней кочуют.
Видимо, именно там, на этом клочке так и не понятно чьей земли, принадлежавшей то последовательно, то параллельно, то полностью, то по частям России, Турции, Румынии, СССР, Молдавии, Украине и еще невесть кому, на сквозняках ХХ века, продувавших со всех сторон этот беззащитный кусочек пространства, Кирилл Ковальджи обрел стойкий иммунитет к любой идеологии, к любой системе аксиом. Помимо одной: не убий, не укради, далее по тексту:

Над тобой законов своды,
армии, суды,
классы, партии, народы,
и отдельно - ты...

В стихах и прозе Ковальджи, основателя и бессменного руководителя легендарной студии, откуда вышли многие звезды новой литературы, нет никаких следов нынешних модернизмов, постмодернизмов, концептуализмов и прочей дерриды. И в этом тоже неизменное: "и отдельно - ты"
Кирилл Ковальджи сумел сохранить дистанцию, свою спокойную, слегка отстраненную интонацию: "Постарела и та молодежь, за которой ты думал угнаться..."
Короче: "Ничто, включая падежи, склонить не может Ковальджи" - как однажды справедливо заметил прибившийся на каком-то повороте к студии Ковальджи Игорь Иртеньев.
Десять лет назад, накануне его шестидесятилетия, я тоже разразился шутливой эпиграммой: "Как дать нельзя Японии Курилы, так дать нельзя шестидесяти Кириллу". За прошедшие годы многие поняли, что острова японцам можно было бы и вернуть, и даже подарить. А вот всё, что про Ковальджи - это правда неизменная.
Объяснение в любви - не мой жанр. С этим в нашем поколении вообще большая проблема. Хотя мудрый Кирилл и предостерегал нас:

Не будем друг к другу жестоки,
ведь мы - уже вовсе не мы,
а рифмой скрепленные строки,
цепями на вечные сроки,
и кто-то нас, как на уроке,
диктует из будущей тьмы.

Евгений БУНИМОВИЧ
13.03.2000